О СЕБЕ И НЕ ТОЛЬКО

Моя родина – это Старосадский переулок в Москве, дом, где сейчас находится Московский союз художников. До революции в этом доме жили родители моей мамы, потом там жили и мои родители. В семье никто искусством не занимался, мама Тамара Герасимовна Мочалова – домохозяйка, папа Георгий Михайлович Мочалов – инженер Министерства электротехнической промышленности. До войны он был метростроевцем, строил первую линию метро от Сокольников до Парка Культуры. Сохранилась дореволюционная фотография, на которой во дворе перед окнами нашего дома стоят родители моей мамы с соседями и родственниками. Так что я усматриваю некую связь между местом, где вырос, и моей профессией – кто-то все же направил меня по этому кругу, от места рождения до творческого союза, членом которого я состою.

Отца призвали в армию задолго до событий 1941 года, а затем он прошел всю войну, от Москвы до Берлина. Получил два ранения, слава Богу, вернулся живым. Вскоре родился я, 21 мая 1948 года.

Хорошо помню свой двор, в котором проводил много времени с ребятами. Мы сами мастерили самокаты, на которых катались все без исключения, играли в футбол, причем не только между собой, но и с пожарными из части, расположенной поблизости. Пришло время, и я пошел в школу № 661 в Колпачном переулке, там же учились и мои дворовые приятели. Двор у нас был очень пестрый, в одной компании «варились» все – и хулиганы, которые периодически сидели в тюрьмах, – время было послевоенное, – и очень способные ребята из интеллигентных семей – Слава Фурсов, Женя Грин, Миша Герман, а один из них, мой друг детства Валерий Панов, впоследствии стал профессором, доктором химических наук, действительным членом международной инженерной академии, Советником Всемирной организации здравоохранения, к сожалению, не так давно умер…

        В детстве больше всего на свете я любил футбол. Тем не менее еще до школы начал рисовать, судя по всему, у меня что-то получалось, потому что папа взял меня за руку и отвел в изостудию Дома пионеров на Покровке, 22 (тогда улица Чернышевского). В изостудии преподавала старушка Елена Александровна Иванова, которая, наверное, разглядела во мне художественные способности и с удовольствием занималась со мной. В огромном количестве я рисовал кубы, шары, всевозможные гипсовые модели, натюрморты, порой весьма скучные. И вдруг Елена Александровна предложила мне написать гуашью композицию на тему сказки для Всесоюзной выставки детского творчества. Мне было 11 лет. Сохранился каталог выставки 1959 года, где указана и моя работа. Выставка проходила на Кузнецком мосту, 11. Так я стал участником первой выставки в своей жизни. Шло время, я рисовал. В один прекрасный день Елена Александровна пригласила на занятия моего папу и порекомендовала отдать меня учиться в Московскую среднюю художественную школу при институте им. В.И. Сурикова. Мы подали документы, я успешно прошел конкурс и поступил, закончив к тому времени уже пять классов обычной школы.

Неожиданно кто-то из ребят принес альбом, вокруг которого тут же столпился народ. Я подошел и поверх голов увидел то искусство, которое меня просто ошеломило, – это был Сальвадор Дали, тогда, можно сказать, запрещенный художник в Советском Союзе. Альбом был плохонький, с репродукциями отвратительного качества, но благодаря ему я понял, что можно мыслить, думать и изображать по-другому, а не только как нас учили. До этого я даже не представлял, что существует другое искусство. Творчество Дали для меня стало потрясением, как будто мне гвоздь в голову вбили. Очень долго я не мог забыть этого художника. Годы спустя, когда появилась возможность познакомиться с ним поближе, я отправился в его дом-музей в Фигейросе, изучил, насколько мог, его творчество, прочитал о нем книги, посмотрел фильмы, и он стал мне представляться уже несколько иначе. Стало понятно, что это яркий человек в искусстве, но не такой однозначный, как кажется. В определенной степени, явление «Сальвадор Дали» – это бизнес, умение продавать себя и извлекать немалую коммерческую выгоду из своего творчества.

Не раз я пытался осмыслить себя: откуда я произошел как карикатурист, шаржист? Хорошо помню, как в последнем классе наш преподаватель рисунка Николай Николаевич Кузнецов дал задание – сделать шарж. И вот тут как будто кто-то шепнул мне, что здесь лежит моя судьба, – рисунок у меня получился, может быть, более удачно, чем у других. Раньше я и не знал о существовании такого жанра в искусстве. После этого мои занятия пошли успешнее, видимо, я внутренне, хотя и не отдавал себе отчета, как-то определился.

Меня невероятно увлекла работа гравера, но я не оставлял мысли о дальнейшем обучении. Однако в институт мне удалось поступить лишь в 1970 году, и то на заочное отделение. Между тем, я закончил обучение на «Гознаке», стал работать гравером печатных форм: гравировал на металле марки – их у меня сделано четыре. Работал не как художник, а как гравер, то есть исполнял марку в материале по чужим эскизам.

Думаю, нужно обладать определенным характером для работы художника-гравера – ведь требуется невероятное терпение и усидчивость, чтобы три-четыре месяца потратить на создание одной марки! Ведь что такое сделать марку? Чтобы нанести одну единственную точку на стальной пластине, из множества которых потом составится изображение будущей марки, место для будущей точки надо сначала с обратной стороны пластины подрезать под определенным углом. Потом это же место – подрезать с лицевой стороны, чтобы надрез уже приобрел форму. И когда краска в него попадет, то на этом месте получится точка. Если я подрежу место для точки под искаженным углом, то краски в этом месте не окажется. Невероятно кропотливая и сложная в техническом отношении работа!

Для того чтобы оригинал марки размножить, его требуется сверху залить гальваникой. Поэтому надо сделать форму. Когда ее наложишь на рисунок, она должна строжайшим образом соответствовать каждой точке изображения, иначе ее просто вырвет. Сам рисунок, как я уже сказал, делается на стали, а форма – на меди. Поэтому нельзя ошибиться.

Берешь пластину, полируешь ее до зеркального блеска, наносишь абрис всего рисунка. Каждый штрих сначала рисуешь иголочкой – иголку еще можно заполировать в случае ошибки, но штихель уже нельзя. И только когда сделал штриховку иголкой, начинаешь штриховать штихелем. Все линии должны наноситься под углом 45 градусов. Иначе получится некрасиво.
Дышать нельзя, только замереть и, затаив дыхание, провести линию. Потом делаешь пробный оттиск, где-то приходится усилить штриховку. Главное, здесь нельзя переборщить, потому что исправить сделанное невозможно. Однажды во время работы со штихелем со мной произошла настоящая катастрофа, которую я запомнил на всю жизнь. Обломился кончик штихеля, штихель мой подскочил и… прорезал изображение лица. Все, пришлось начинать работу заново. Гравюра – штука слишком серьезная.

Пока работал на «Гознаке», я ходил на занятия в изостудию, совершенствовался, рисовал натюрморты, пейзажи. Вроде бы все нормально – интересная работа, любимое занятие, но в это же время во мне появилось и все более крепло желание вырваться на свободу, я чувствовал себя очень закрепощено на «Гознаке». Работа увлекала меня, но, видимо, мне этого было мало. Я начал киснуть. Случайно узнал из газеты, что объявлен набор в изостудию при журнале «Крокодил». На дворе стояла осень 1969 года. Газета предлагала всем желающим попробовать свои силы и прислать художественные работы в редакцию журнала по адресу: Бумажный проезд, 14. Собрав все свои шаржи и карикатуры, я отправил их в редакцию. Как выяснилось позже, мое письмо с рисунками туда не дошло. Тогда я этого не знал и с нетерпением ожидал извещения или телефонного звонка о том, что принят, но так и не дождался. Я был страшно разочарован, подумал лишь, что в студии, наверное, занимаются такие талантливые люди, что я просто не гожусь для них. Тем временем мой приятель Игорь Селезнев в разговоре со мной между делом похвастался, что отправил свои работы в «Крокодил» и его приняли в изостудию журнала. Я был оглушен: его приняли, а меня нет!? Он рассказал, что занятия в студии ведет Шукаев Евгений Александрович, главный художник «Крокодила», и его коллега Андрей Порфирьевич Крылов, сын одного из Кукрыниксов. В студии обучается человек 40, на занятиях невероятно интересно... Меня потрясла эта информация, и я признался, что тоже пробовал поступить, но мне даже не ответили. Рассказ приятеля еще больше разжег во мне интерес к «Крокодилу», и я попросил его взять меня с собой на занятия, просто посмотреть. Ведь «Крокодил» был для меня храмом карикатуры!

Эта история стала некой точкой отсчета в моей судьбе карикатуриста. Потом было нарисовано много карикатур на моих коллег. Мне нравилась та острота, которую неизбежно требовала любая карикатура. Мне нравилось залезть человеку в душу, задеть его слабое место, раздраконить, развалить его на части… Что и говорить, есть такой грех. Конечно, рисовать просто портреты я тоже могу, но это скучно. Мне все время хочется как-то стряхнуть с себя ту сухость и преснятину, которая окружает, а с карикатурой жить и бодрее, и веселее!

Между тем, меня приняли в студию «Крокодила», попутно выяснилось, что папку с моими рисунками, которую я им отправил, в редакции так и не получили. Занятия проходили один раз в неделю, мы рисовали не только в помещении, но вместе с Шукаевым выезжали на натуру, было интересно. Наступило лето, и я уехал в отпуск в Крым с заданием рисовать. Когда, вернувшись, представил целую папку самых разных работ – пейзажей, композиций, набросков, сатирических рисунков, конечно, карикатур и шаржей, меня немного похвалили. Теперь мне хотелось лишь покончить с моей тоскливой деятельностью на «Гознаке», совершенно не совместимой, видимо, с моим характером. Я разрывался между «Крокодилом» и работой гравера и только думал о том, как бы уйти с фабрики.

Как это часто бывает, то, о чем долго мечтаешь, происходит весьма неожиданно. В 1971 году на праздник Дня конституции, который в советские годы отмечался 5 декабря, «Крокодил» направил группу своих студийцев в Таллинн. При возвращении в Москву я опоздал на работу почти на два часа – ЧП! «Гознак» был режимным предприятием. Молодой специалист, комсомолец… и опоздал! Нарушение трудовой дисциплины. Меня принялись «песочить» секретари партбюро, комсомольской организации и месткома. «Допесочились» до того, что я написал заявление об увольнении.

Мне было обидно, что так со мной поступают. Однако мое заявление не приняли, велели сначала закончить работу, то есть марку, над которой я давно корпел, а потом вернуться к этому вопросу. Упрямства мне не занимать, и, подписав акт об окончании работы, после нового года я вновь написал заявление об уходе, указав причину: «в связи с неудовлетворительным характером работы» – теперь я уж точно видел в себе художника, а не гравера. Но происходило нечто странное: вместо того чтобы отпустить, меня вдруг вызвали к главному инженеру и директору фабрики. По тем временам – неслыханно: гравера шестого разряда вызывают к главному инженеру и директору, в подчинении у которого около пяти тысяч человек?! Что такое? Они стали уговаривать меня остаться и чтобы я забрал свое заявление об уходе. Говорили, что у меня, как студента Полиграфического института, на «Гознаке» очень хорошая перспектива, но они не могут мне всего сказать. Давали лишь намеками понять, что на меня делают большую ставку. Я – ни в какую. Тогда они стали звонить моему отцу в министерство, где он тогда работал. Отец вообще ничего не знал о моих делах, и к счастью, его не оказалось на месте... Для меня все это вылилось в страшную нервотрепку, к тому же я ничего не понимал. Через неделю экзекуция повторилась, но я твердо стоял на своем и уволился в феврале. Только когда я уходил, мне сказали, что на меня делалась ставка как на главного художника «Гознака». Я до сих пор не жалею, что ушел.

Вот так происходит с дорогами, которые мы выбираем. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, не прими я тогда это твердое решение. Я учился в институте, по-прежнему ходил на занятия в студию при «Крокодиле» и понимал, что по-настоящему нашел себя. Надо было где-то работать, и сначала я устроился в кинотеатр «Метрополь» шрифтовиком, затем – в производственно-оформительский комбинат на ВДНХ. Между тем, в 1973 году была опубликована моя первая работа в «Крокодиле». Я ее хорошо помню. Тогда я начал работать в паре с Валерием Моховым, который придумывал темы для рисунков, а я рисовал. Тему вспоминать не хочу – она обычная, но рисунок опубликовали удачно – на предпоследней странице, достаточно большого размера. Увидел я этот рисунок опубликованным следующим образом. Я оказался в районе метро «Каширская», шел дождь, вокруг стояли непролазные лужи. Чтобы через них перебраться, приходилось перепрыгивать с кочки на кочку. Передвигаясь таким образом, я оступился, и нога моя соскользнула на торчавший из лужи лист бумаги. Не знаю почему, я оглянулся и увидел, что стою на странице из журнала «Крокодил» как раз на моем рисунке… Кто-то читал журнал, смотрел на мой рисунок, потом его бросил, а я, автор рисунка, наступил на него. Меня это поразило. Так началась моя успешная карьера в «Крокодиле».

Тем временем в институте началась преддипломная практика. Руководителем моей дипломной работы был известный книжный график Андрей Дмитриевич Гончаров. Мне требовалось 30 дней, чтобы ее пройти. Тогдашний армейский устав предоставлял увольнительную лишь на семь дней. Что делать? Начальство части ко мне относилось хорошо, говорю об этом без ложной скромности. Командир батальона, на свой страх и риск, отпускал меня в увольнительную четыре (!) раза! В итоге я сделал иллюстрации к книге Салтыкова-Щедрина «История одного города» и защитился. Невероятно, но, защитив диплом, я вернулся в военную часть, меня ночью встречал, специально дожидаясь в своем кабинете, подполковник Боруля. Его первый вопрос был: «Ну как, защитился?» Когда я сказал, что защитился, он крепко обнял меня. Но его следующие слова были: «А ты не уйдешь?» Дело в том, что эти события происходили в феврале, срок окончания службы – в ноябре, а я уже – солдат с высшим образованием, которому положено служить не два года, а один. И командир побоялся, что я смогу уйти, не дослужив изначально положенного мне срока. Но у меня даже мысли такой не возникло. На меня и так все смотрели как на чудо – в армии защитил диплом!

Благодаря армии я получил возможность попробовать свои силы в самых разных видах художественного творчества. Во-первых, я делал в армии витражи. Военная часть заказывала стекла для различных армейских помещений, которые я расписывал по собственным эскизам. Во-вторых, попробовал заниматься чеканкой и даже выполнил образ Ленин в этой технике. В-третьих, занимался инкрустацией. По соседству с частью находился мебельный комбинат, и я из разных пород дерева изготавливал портреты военнослужащих… Шаржи я по-прежнему продолжал рисовать, и их публиковали в «Крокодиле». В военной части у меня уже был помощник Саша Луценко, который помогал вырезать по моим эскизам. Мы с ним создавали огромные композиции на военно-патриотические темы на металлических листах, которые размещались по всей территории части. И это помимо большеразмерных щитов, установленных на плацу, с визуальными инструкциями для солдата – как маршировать, выполнять физические упражнения и т.д. В общем, времени зря не терял, и в части было организовано несколько моих выставок. Кстати, несмотря на занятость, в основном, творчеством, командование доверяло мне нести полковое знамя во время парадов по городу Ногинску, ходить в патруль, стоять на посту №1.

Когда я вернулся в Москву, пришлось подумать о трудоустройстве – стать штатным сотрудником «Крокодила» пока меня не приглашали, да и вакансий не было. Я устроился оформителем на ремонтно-механическом заводе в единственной вакантной должности – маляр 5-го разряда. Проработав там около года, я неожиданно от знакомого узнал о вакансии художественного редактора в издательстве «Физкультура и спорт». Я очень обрадовался, тем более что эта должность целиком соответствовала моей специальности согласно диплому: «художественный редактор и художник-график». Так что весной 1978 года я пошел работать по специальности, был крайне доволен, но проработал в издательстве лишь два месяца – мне сделали лестное предложение занять должность заместителя главного художника журнала «Крокодил». С тех пор вся моя профессиональная судьба была связана с «Крокодилом».

В «Крокодиле» меня встретили очень неблагожелательно, хотя принимали решение по моей кандидатуре на редколлегии большинством голосов. И все же художники, которые работали в «Крокодиле», были настроены решительно против меня. То ли потому, что я не так много печатался в издании, конечно, по сравнению с теми, кто был старше меня по возрасту и долгое время работал в издании. Наверное, на должности заместителя главного художника они хотели видеть кого-то из своего окружения, кого-то из своих. С самых первых минут моего появления в редакции я был встречен ледяным молчанием. Так что сразу понял, что попал в коллектив явных недоброжелателей, что надо внимательно следить за собой, за своим творчеством, за тем, что и как я говорю, и стремиться к тому, чтобы не обидеть никого из тех, с кем мне доведется работать в «Крокодиле».

Святослав Спасский, который, к сожалению, недавно умер, стал впоследствии в «Крокодиле» моим самым близким другом. Самым близким по своему пониманию, что такое карикатура, что такое юмор, что такое сатирический журнал. Но в самом начале, не зная меня, он был моим первым и главным врагом. Потом уже наши отношения кардинально поменялись на самые дружеские, самые близкие, а сначала...

Придя на должность заместителя главного художника, фактически я начал работать техническим редактором «Крокодила». Спасский занимал должность заведующего художественно-техническим отделом. Когда же меня назначили к нему в заместители против его воли – как заместитель главного художника я подчинялся непосредственно Спасскому по роду своей работы, то он в первый день в течение буквально пяти минут показал мне, как делается макет журнала. Когда же я стал хлопать глазами, ничего не понимая, Спасский сказал, что на этом разговор закончен, потому что он уходит на месяц в отпуск. Закрыл свой портфель, встал и демонстративно вышел, попрощавшись со мной с подчеркнуто вежливой улыбкой. Формально он мне все рассказал… за пять минут и поставил меня в жуткое положение.

Я не знал, что такое набор, верстка, кегль, пункты, квадраты, нонпарель, цицеро, петит. Я не знал самых азов создания макета журнала, а мне надо было отвечать за его верстку, сдавать в производство. Каждый очередной номер журнала требовалось сдавать строго по графику, в работе же обычно находился не один номер, а три – «Крокодил» выходил три раза в месяц, каждые десять дней. Один номер сдавали в набор, по другому – делали верстку, а по третьему – уже нужно было смотреть «синьки». Помимо этого я должен был работать с художниками, что сложно само по себе. Ведь с автором следовало обсудить каждый принесенный рисунок, его достоинства и недостатки, причем веско и аргументированно. В голове из-за обилия информации, свалившейся на меня, была полная каша! Да и порядка особого не было. Художники приходили, когда им вздумается, когда надо – на редколлегии и совещания – и когда не надо, просто поболтать, с веселыми шуткам и анекдотами, а я не мог от них оторваться, настолько это были интересные люди! К тому же здесь я впервые, причем уже как должностной человек, соприкоснулся с мэтрами, с теми, кто для меня имел непререкаемый авторитет. Нельзя сказать, что я работал с ними как редактор – я мало, что мог им сказать, тем более сделать какие-то замечания, но обязан был отвечать за качество их рисунков. В то время главным художником «Крокодила» был Андрей Крылов, он часто уезжал в командировки и мало появлялся в редакции, так что вся основная и черновая работа постепенно легла на меня. Но я не роптал. Когда я только в первый раз переступил порог «Крокодила» как студиец, то внутри себя отчетливо понял, что если бы мне предложили: «Хочешь работать в «Крокодиле» уборщицей?», я бы согласился, не раздумывая. Только бы ходить в эту редакцию, находиться в ее стенах, видеть людей, которые здесь работают… Настолько «Крокодил» был мне дорог, свят, любим, и я тогда еще сказал себе: «Не хочу больше никем в жизни быть, только художником журнала «Крокодил»». О должности главного художника я и не мечтал. Но если бы вдруг мне предложили им стать, то я бы уже не хотел быть ни министром культуры, ни главным художником Советского Союза, а только главным художником журнала «Крокодил»! Только! Для меня это вся моя жизнь, судьба и любовь.

Тем не менее, все происходившее меня поставило в тупик: с одной стороны, работа в журнале оказалась невероятно захватывающей, увлекательной, а с другой, пришло понимание того, что нормально работать и выполнять требуемое – своевременное обеспечение макета, верстки и сдачи в печать – невозможно! Вот в такой ситуации я оказался. Приходилось после всех бесед, анекдотов, разговоров и прений начинать работать только после шести вечера, когда все расходились. Я приходил домой в 11–12 часов ночи. Однажды я ушел из редакции без двадцати час. А приходил в редакцию в шесть утра, потому что только тогда, когда не было людей, можно было сосредоточиться и выполнять технически сложные неотложные дела, подчас скучные и нудные, такие как подсчет строчек, подгонка текста для макета и т.п. Каждый раз после сдачи в набор мне из типографии шли звонки и письма о том, что я не вовремя сдал макет, что в нем много ошибок, что-то не совпадает и т.д. В голове требовалось держать множество мелочей, упущение которых было чревато тем, что уже на выходе журнала все ошибки могли проявиться в самом номере. Например, один раз я перепутал фамилии художников – Кукрыниксов с Борисом Ефимовым: в «синьках» фамилию не проверил, потому что не было времени, и номер вышел с ошибкой.

Так мне приходилось учиться на своих провалах. Пока Спасский отсутствовал, я не вылезал из редакции сутками, а он еще заболел после отпуска и в общей сложности его не было около 40 дней. За это время я только-только научился что-то понимать в технической составляющей журнала – меня вызывали в типографию, делали унизительные замечания, указывали на мою бестолковость каждый день. А я все время думал о творчестве, о рисунках, вынашивал новые идеи для их создания – творчество для меня было важнее всего. Моя фантазия мешала мне выполнять техническую работу. Окружающие смотрели на меня молча, с тоской, мол, видишь ты куда попал, и в мою жизнь они все время вносили какую-то неуверенность. Только благодаря своей молодости и невероятному желанию работать я смог все это преодолеть.

Вернулся в редакцию Спасский, довольный и отдохнувший. Я молча сидел за столом и делал свою работу, холодно с ним поздоровался. Он, видимо, думал, что меня уже уволили. Подошел ко мне и молча смотрит, смотрит. Потом говорит:

– Ну, как дела?

–Хорошо, – отвечаю.

– Тебе, может быть, чем-нибудь помочь?

Я ему в ответ:

– Ничего не надо! Я со всем справился сам!

Лицо Святослава Сергеевича выразило откровенное удивление, что я всю эту кучу дел смог перелопатить, а в его глазах впервые появилась перемена в отношении ко мне и явное уважение. Потом мы с ним подружились, вместе очень четко работали, делая номера по очереди – один он, один я, друг другу уже подсказывали и помогали, я даже в доброжелательной форме давал ему советы, как надо правильно рисовать, и он еще больше проникся ко мне доверием.

В конце 1970-х – начале 1980-х гг. главным художником «Крокодила», как уже говорилось, был Андрей Крылов. Все знали, что Крылов постоянно ездил в командировки за границу, появлялся в редакции редко и, прямо скажем, манкировал своими обязанностями главного художника. Святослав Спасский отличался своей принципиальностью и многие вещи, которые от считал нужными, говорил в глаза каждому, независимо от занимаемой должности. К тому же он был секретарем парторганизации, то есть имел право говорить и говорил то, что думает. Спасского в коллективе любили и уважали за его открытость, честность и принципиальность, он никогда не прятал голову в песок от начальства, отстаивал интересы сотрудников, в результате нажив себе инфаркты и инсульты… Крылов из редакции ушел, а меня в 1984 году назначили главным художником «Крокодила». Мою кандидатуру утвердили в ЦК КПСС, хотя обязанности главного художника я выполнял и раньше.

Когда я официально занял эту должность, от меня потребовали, чтобы я привлекал к сотрудничеству в журнале новых молодых художников. Я стал искать новых авторов не только в Москве, но и на периферии, созванивался с ними, списывался, они приезжали, и мы публиковали их работы на конкурсной основе, хорошо подавали их рисунки, стало интереснее работать. Мы открыли рубрику «Впервые в «Крокодиле»», где представляли биографию молодого художника и его рисунки, а это здорово стимулировало других авторов в их творчестве и стремлении попасть на страницы журнала. Те художники, работы которых раньше не печатались по ряду причин, тоже стали работать с «Крокодилом».

Выполнение обязанностей главного художника журнала, когда я им еще не был назначен, сослужило мне хорошую службу. Я вынужден был проводить редколлегии, темные совещания и тогда научился говорить с людьми, реагировать и осмысливать ситуацию, вникать в нее. Главное, конечно, – говорить, потому что художники в большинстве своем – косноязычные люди, а мне надо было выступать на собраниях, редколлегиях, объяснять причину, по которой я принимаю или не принимаю работу, вступать в споры и конфликты, в которых очень часто затрагивались личностные мотивы. Сразу расширился круг моих недоброжелателей. Их число еще более возросло, когда после ухода Крылова меня назначили главным художником. Одновременно умножилось и число подхалимов. Мне пришлось обучиться всевозможным дипломатическим хитростям, чтобы не обидеть художника, если я не принимал его рисунок. Так что для меня это была и школа дипломатии. Ведь я работал с людьми, чьи рисунки по сорок лет публиковались в «Крокодиле», любого можно было легко обидеть неосторожно сказанным словом. Но мне все же удавалось так вести разговор, чтобы заставить художника переделать работу. Поэтому врагов у меня было достаточно, но, надо сказать, я чувствовал и уважение. Ведь я сам рисовал, и мои рисунки тоже публиковались.

Началась перестройка, а с ней и первые выезды за рубеж. Особенно запомнилась первая поездка в Соединенные Штаты в 1987 году, когда группа крокодильцев ездила в Америку по обмену с американскими юмористами, которые поехали тогда в нашу страну. В первый день нашего пребывания в Вашингтоне сразу была устроена пресс-конференция в национальном клубе прессы. Народу пришло – яблоку негде упасть! В состав нашей группы входили: главный редактор журнала «Крокодил» Алексей Пьянов, Валентин Прохоров из газеты «Правда», Арамаис Саакян из армянского юмористического журнала «Возни», редактор международного отдела «Крокодила» Андрей Бенюх и я, главный художник журнала. Нам пришлось несладко, вопросы были острые, а мы боялись, что ЦК по нашем возвращении снимет с нас «стружку»… Мне, как художнику, поставили мольберт, и, пока Пьянов отвечал на злободневные вопросы, я начал рисовать. Ко мне выстроилась очередь – я рисовал шаржи. Пресс-конференция тихо увязала в по-коммунистически сухих ответах. Вдруг ко мне подошел краснолицый плешивый мужик и на русском языке с явным акцентом сказал: «Молодой человек, Вы, если бы жили здесь, могли бы неплохие деньги зарабатывать». Я оглянулся и в свою очередь спросил: «Извините, вы кто?» Он представился: «Виктор Французов. Голос Америки». И я не верил своим ушам, потому что именно его голос, Французова, я слушал ночами! Но это отступление. Американцев интересовало другое. В первый же день нам был задан вопрос: «Рисуете ли вы на своего генерального секретаря Горбачева карикатуры?»

Здесь следует пояснить, как обстояло дело при советской власти с карикатурой. Сейчас кажется невероятным, но вскоре после рождения «Крокодила» в 1922 году однажды на его страницах появилась карикатура на Ленина и других вождей партии и страны. Это потом уже, в 1930-е годы, партия определила для своей прессы, в том числе и для журнала «Крокодил», который со временем стал изданием газеты «Правда», судить не выше сапога. Понятно, чей сапог имелся в виду. Поэтому политическая карикатура в советские времена никоим образом не была направлена против власти. Потерявших эту власть, да, топтали нещадно. Но не более того.

Когда началась перестройка в 1985–1986 гг. и генеральным секретарем ЦК КПСС стал Михаил Горбачев, я предложил опубликовать на него шарж в «Крокодиле», поставил этот вопрос на редколлегии, объяснял, что тем самым мы поднимем престиж журнала, к нему возрастет интерес – ведь во всем мире средства массовой информации публикуют шаржи на первых лиц государства и кроме улыбки это ни у кого ничего не вызывает. Классическим уже стал пример французского президента Шарля де Голля, на которого чуть ли не ежедневно рисовали множество карикатур. И если вдруг в утренних газетах он их не находил, то говорил: «Сегодня в газетах нет на меня карикатур, моя популярность падает…» Поколебавшись, главный редактор «Крокодила» предложил мне: «Нарисуйте, а мы подумаем – можно публиковать или нет». Я нарисовал. В то время как раз шли очередные переговоры Горбачева с Рейганом по сокращению вооружений, и я нарисовал совершенно не злую карикатуру, а дружеский шарж: Горбачев и Рейган ведут переговоры. Ничего лишнего. Все это происходило в конце 1986 года, как раз через пару месяцев мы собирались в Америку, и было бы здорово напечатать такой шарж и привезти журнал с собой в Штаты. Наверняка, все будут задавать вопрос – публикуете ли вы шаржи на своих руководителей, а нам нечего будет ответить. Алексей Пьянов повез мой шарж в Отдел пропаганды ЦК. Оттуда шарж передали в Политбюро, где его, говорят, смотрел А.А. Громыко. На мой вопрос, когда мы узнаем реакцию «в верхах», мне отвечали, что недели через две. Потом пришел ко мне в кабинет Пьянов, бросил на стол рисунок и сказал: «Они рекомендовали воздержаться». От чего воздержаться? От каких вещей? «Сейчас еще не время…» был ответ.

Поскольку разговор слышали все сотрудники редакции, то все расстроились. Очень нам хотелось сделать прорыв. Ведь после 1922 года никаких шаржей и карикатур на больших руководителей в СССР не печатали. Официально говорилось, что главным источником всех несчастий в нашей стране являлся управдом. Ну, в крайнем случае – безымянный чиновник. Очень удобно – и власть делает вид, что к ней это отношения не имеет, и автор не репрессирован.

Итак, в США, естественно, нам был задан вопрос: «Рисуете ли вы на своего генерального секретаря Горбачева карикатуры?» На что Алексей Пьянов отвечал: «Горбачева надо не критиковать, его надо поддерживать!» Вот такой был дан ответ, который обескуражил американских журналистов и художников. Они без конца публиковали карикатуры и шаржи на своих лидеров, в том числе и президента, а им говорят: «Надо не рисовать, а поддерживать»! Как будто рисунок – это не поддержка! Журналисты с улыбкой переглядывались друг с другом, что им еще оставалось делать? В результате пресс-конференция зашла в тупик. Нас забрасывали вопросами, почему мы не рисуем шаржей и карикатур на генсека. Мы сидели красные и мокрые, нам пришлось несладко, мы мычали, кряхтели, молчали, отводили глаза, переводили разговор на другие темы.

Кто бы тогда знал, что с такой поддержкой четыре года спустя, не будет ни генсека Горбачева, ни самой советской власти? Хотя… может быть, и наоборот, весь этот процесс мог бы и ускориться!

Надо сказать, что все время нашего пребывания в США нас сопровождала группа американских кинодокументалистов, которые даже жили с нами вместе в гостиницах во время переездов по стране и снимали наше каждое движение. И они, когда поняли, что от нас ничего добиться нельзя, потащили на пресс-конференцию меня одного. Дело происходило в Филадельфии. Нас с переводчиком пригласили занять места за отдельным столом, меня представил присутствующим известный американский корреспондент. Я предвидел, что мне вновь будет несладко, ведь я тоже член партии и мне придется в Москве отвечать за каждое сказанное здесь слово. В пресс-конференции принимал участие и известный американский карикатурист Тони Офт. Нам обоим предложили нарисовать американского орла и отвели на это занятие несколько минут. Я начал рисовать, изредка поглядывая на часы. После этого попросили нарисовать медведя. Сразу было понятно, о чем речь идет, и я стал рисовать русского медведя в лаптях и с балалайкой, а мой соперник – медведя с бомбами и оружием. Все снималось на видеокамеру. Третье предложение – изобразить президента Рейгана. Догадываюсь, что следующей просьбой станет нарисовать Горбачева. Отговариваюсь тем, что не видел президента Рейгана и не знаю, как он выглядит. Тони Офт сидит и рисует. Потом мне говорят: нарисуйте Горбачева, на что я отвечаю, что его тоже не видел, потому и нарисовать не могу. Так и моя пресс-конференция была сорвана. Все были разочарованы, так как поняли, что от меня ничего не добиться.



Моя карикатура на Горбачева и Рейгана так и не была опубликована. У нас не принято было говорить с юмором о власти. Когда тебе показывают в кривом зеркале твою физиономию, подчеркиваю, ТВОЮ, там есть намеки на объективные изъяны в твоем характере, в твоем поведении, в твоей внешности, но очень не хочется признаваться в этих изъянах. Я знаю таких примеров немало, когда люди в ярости буквально разрывали на клочки мои карикатуры.

Часто меня спрашивают, может ли карикатура повлиять на события в нашей жизни. Бесспорно, карикатура держит власть в постоянном напряжении. Карикатура – это укол власти. Талант художника-карикатуриста состоит в том, что с помощью механизма своего юмора он видит все явления с другой стороны. Он обыгрывает их, находит какие-то необычные решения, чтобы о них рассказать, а зрителям интересно за этим наблюдать – смотреть на мир с неофициальной точки зрения. А карикатура – это всегда неофициальная точка зрения. Она всегда личностная, созданная через собственное переживание, через собственные мысли, размышления, оценку. И эта оценка у каждого художника своя, у кого-то более талантливая, у кого-то – менее. И чем художник талантливее, тем его работы больше не похожи на официальную точку зрения, тем они интереснее. То есть карикатура – это попытка увидеть мир с обратной стороны, с изнанки. Ты как бы смотришь на человеческое общество с другой стороны.

Почему карикатура всегда была как кость в горле для власти? Потому что она смотрит на действия власти с другой, неприятной для нее стороны. И всегда есть люди, готовые посмеяться над властью. Карикатурист помогает людям расслабиться и увидеть недостатки власти. Как бы эта власть ни пыталась пудриться, делать макияж, хорошую мину. Карикатурист дает возможность раздеть власть, раскрыть, разгадать по-своему и показать самые неприятные ее черты. Вот почему карикатура очень популярна везде. Пока есть власть, будет и карикатура, будет сатира.

Карикатура необязательно должна быть политической, она может носить и общечеловеческий характер. Например, касаться таких тем, как богатство, бедность, жадность и т.п., а не конкретно какого-либо политика. Почему карикатура пользуется огромной популярностью? А почему пользовались невероятной популярностью выступления Аркадия Райкина? Почему его рассказ о пальто, на котором пуговицы пришиты крепко, но само пальто носить нельзя, стал бессмертным? Дело в том, что язык сатиры – очень образный язык, язык карикатуры – это язык гротеска, это возможность смотреть на мир не так, как остальные люди, не так, как власть принуждает смотреть большинство.



В начале 1990-х отношение власти к политической карикатуре и шаржу в нашей стране несколько изменилось. На Бориса Ельцина можно было нарисовать и опубликовать чуть ли не любую карикатуру. Мои шаржи на него и других политиков активно публиковались в газетах «Известия», «Московская правда». Но это длилось недолго, всего год-полтора.

В 1993 году, находясь в Америке, я отправил карикатуру с изображением Бориса Ельцина и Билла Клинтона в Белый Дом. Когда я вернулся в Москву, то к своему удивлению обнаружил в почтовом ящике отклик на карикатуру от американского президента Клинтона со словами благодарности.

Почему у нас боятся смеяться? Еще Гоголь говорил: «Смеха боится даже тот, кто ничего не боится!» Карикатура должна бить не в бровь, а в глаз. Она должна здорово задеть человека – вот ее действие. Если карикатура гладит по головке, как я это в основном делал, работая в советском «Крокодиле», не высвечивая острых углов, а сглаживая их, как тогда требовалось, то теряется ее суть, смысл. Недаром иностранные критики в эпоху СССР, восхищаясь работой наших карикатуристов, придумали феноменальный термин: «положительная сатира»!

Я работал в «Крокодиле» до тех пор, пока он не закрылся, хотя и уходил в 1988 году ненадолго. Тогда моего бывшего заместителя и близкого друга Святослава Сергеевича Спасского назначили исполняющим обязанности главного художника «Крокодила», и он оставался в этом статусе около года. Не раз предлагал мне вернуться на страницы журнала, в какой-то момент уговорил, и я постепенно стал делать свои рисунки для «Крокодила». Неожиданно Спасский заболел, и ко мне пришли сотрудники журнала с просьбой выручить редакцию. Так я стал исполнять свои прежние обязанности главного художника. Спасский долго болел. Когда поправился, я уехал на полгода в Швейцарию. Вернувшись в Москву, я зашел в редакцию и – на свежий глаз – раскритиковал работы художников, а главный редактор Алексей Пьянов пригласил меня вернуться на прежнюю должность.

Но «Крокодил» был уже, увы, не жилец. Каждый год в стране повышали цены на сырье, перевозку, бумагу, сотрудники вынуждены были уходить, что бы зарабатывать на жизнь. Журнал сел на финансовую мель, и мы были вынуждены обратиться за помощью к банку. Банк назначил редактором своего человека, который весь смысл журнала перевернул вверх ногами. Он, по сути, оставил старое название издания для его нового наполнения. В журнале появились статьи о кинозвездах, интервью с известными людьми, стала публиковаться программа телепередач, из «Крокодила» исчезла карикатура и фельетон. Все! В таком виде журнал просуществовал ровно два месяца. В этот раз банкиры сели сами на мель и официально закрыли журнал.

Только после этого у меня возникла идея, что нам надо издавать свой альтернативный «Крокодил». Мы, четверо бывших сотрудников, собрались в моей мастерской и зарегистрировали журнал под названием «Новый Крокодил». Мы выпускали его в течение полутора лет. Фактически делали его вдвоем с Юрием Парфеновым за свой счет, без гонораров, потом нашли спонсора, которому продали часть акций. Вскоре он перепродал свои акцию еще раз, мы работали еще полтора года, а потом ушли. Сейчас «Новый Крокодил» не издается.



В советские годы время от времени работы художников «Крокодила» публиковали в сатирических изданиях стран народной демократии. Работы наши обычно давались крохотного размера на журнальной полосе, но все же с подписью имени автора. В 1980-х я много ездил, как говорится, по обмену опытом и делал работы для зарубежных журналов – в ГДР, Румынии, Польше. Как известно, тогда публиковаться в иностранных изданиях считалось опасным для советского человека. Это означало, что ты мог получать гонорар в валюте, а кто-то такого гонорара в СССР не получал, и последствия таких публикаций могли быть самыми плачевными для автора. Считалось, раз ты публикуешься ТАМ, значит в советской стране тебе плохо живется, ты гонишься за большими деньгами на Западе и т.п. Публикации приветствовались только с разрешения ЦК КПСС.

Когда мы в 1987 году поехали в Америку, там мои рисунки публиковались в местных газетах. Это была не политическая карикатура – ее я должен был бы делать или просоветской или антиамериканской, а просто шаржи, путевые зарисовки. Во время перестройки, в 1991 году, мои работы публиковались в Бельгии, Франции, Японии, Турции и других странах. Вскоре я познакомился с президентом американского Синдиката карикатуристов и писателей Джерри Робинсоном, который пригласил всех художников «Крокодила» присылать ему свои рисунки. Как и сейчас, Синдикат работал с тремястами крупнейшими журналами и газетами мира, рассылая им рисунки из своего «портфеля». Во многом благодаря синдикату до сих пор мои карикатуры появляются в крупнейших газетах мира. Самые первые публикации моих работ состоялись в 1993 году в таких известных журналах, как Time (карикатура на Ельцина), Newsweek (карикатура на тему, как в России растаскивают государственное имущество).

Много лет я сотрудничаю с французским журналом «Курьер Интернешнл», несколько раз выполнял заказы для японского «Курьер Интернешнл Джапан». Работал даже в Стамбуле в 1991 году по приглашению турецкого бизнесмена и издателя, который издавал два собственных сатирических издания – газету и журнал и пытался сделать их конкурентоспособными. Мы – трое художников, приглашенных из редакции «Крокодила», Валерий Мохов, Слава Полухин и я, – жили и работали в Стамбуле несколько месяцев, и с нашей помощью бизнесмену удалось-таки поднять уровень своих изданий: опыт «Крокодила» не подвел и в Турции. Публикации появлялись и в скандинавских странах, Германии, Швейцарии… Интернет дает возможность работать со многими изданиями одновременно, не выходя их мастерской.



В августе 1991 года меня пригласил в Японию профессор карикатуры Ясуо Иошитоми из Киото. Мои рисунки появились в японских газетах, обо мне была напечатана большая статья в японском журнале, параллельно пошли публикации в австралийских газетах. Вскоре меня снова пригласили в Японию как члена жюри международного конкурса карикатуры, на котором до этого я получил приз Excellence Prize, была проведена моя персональная выставка.

Пользуясь случаем, отмечу следующее. У нас нет понятия «профессор карикатуры», поскольку у нас не существует науки карикатуры, которая преподавалась бы в высших учебных заведениях. В Японии же в университете на факультете искусств есть отделение карикатуры. Там учится около 30 студентов, меня приглашали там выступить с лекцией. В Москве я подготовил на 8–10 страницах текст своего выступления на тему «Место российской карикатуры в мире», перевел его на английский язык и сам читал свою лекцию в Японии. На моих глазах японские студенты под эту лекцию, которую им переводили на японский, крепко засыпали. Как только я закончил, меня тут же попросили перейти к рисованию шаржей – как наиболее интересной части выступления. И тут уже удостоили и смехом, и возгласами.

В России карикатуре не учат, отделения карикатуры ни в одном институте нет, но, думается, уже назрела необходимость такое отделение создать. Дело в том, что российская карикатура в мире занимает значительное место. Особенно высокого уровня карикатуры наши художники достигли в советское время. В условиях закрытого общества многие из них не имели возможности публиковать свои работы в «Крокодиле», так как это был идеологический журнал, а далеко не все «вписывались» в идеологическое пространство, а кто-то неважно рисовал, но придумывал здорово. То же самое касалось и огромного числа российских непрофессиональных карикатуристов, тех, кто по своей профессии не являлся художником, а работал инженером, строителем, врачом, и не имел возможности выразить свое отношение к советской действительности кроме как через карикатуру. Публиковать карикатуру в полном смысле этого слова нельзя было ни в «Правде», ни в «Известиях», ни в «Крокодиле». И карикатуристы остались за бортом официального искусства, в лучшем случае они могли участвовать в небольших выставках где-то на окраинах Москвы. Не всегда эти неофициальные выставки освещались в прессе, и далеко не всегда их оценка была положительная, зато они имели огромный резонанс за рубежом.

Всеми правдами и неправдами наши карикатуристы старались отправить свои карикатуры на конкурсы и фестивали карикатуры на Западе – через знакомых, случайных людей, и стали получать там премии и самые престижные награды. Лет 20 назад премии на таких конкурсах были весьма большими. Например, Владимир Казаневский из Киева на конкурсе карикатуры в Японии получил первую премию в размере около 12 000 долларов. Темой конкурса была экология, и он нарисовал обезьяну, которая висит на воображаемом дереве, – само дерево умерло. Получение таких высоких наград сделало никому неведомых карикатуристов из России и Украины внезапно известными в мире и давало стимул другим художникам принимать участие в международных конкурсах. На них наши карикатуристы постоянно побеждали. Видимо, закрытое общество научило людей критически мыслить и смотреть на советский мир, а через карикатуру, ее языком – иносказанием, лаконичностью, лапидарностью – оригинально изобразить окружающую действительность, порой парадоксальную. После развала СССР многие годы все первые премии на международных конкурсах карикатуристов получали именно выходцы из бывших советских республик. Они сумели выработать в себе особый язык, взгляд, непохожий на язык других карикатуристов и добились безусловного признания на международных выставках. Среди них Михаил Златковский, Валентин Розанцев, Игорь Смирнов, Юрий Кособукин, Валентин Дружинин, Виктор Скрылев, Сергей Тюнин, Виктор Богорад, Владимир Казаневский и многие-многие другие.

Что такое карикатура? В нашем российском понимании это рисунок какой-то ситуации. Это и сюжетный рисунок со словами или без, где элементы могут быть условные, а могут быть реалистичные. Вот это в нашем понимании и есть карикатура. Помимо этого существует еще такое понятие, как шарж, то есть портретная карикатура, это сатирическая, юмористическая карикатура. В английском языке слово карикатура – caricature – означает только портрет. То есть в переводке на русский карикатура – это фактически шарж. Поэтому понятие «карикатура» – лишь одна грань этого жанра. Cartoon – это есть отражение ситуации, понимание какого-либо явления, то есть когда посредством карандаша или пера ты изображаешь какую-то ситуацию – скажем, войну, порок, деньги, любовь все это входит в понимание сartoon. А в нашем понимании карикатура – это и есть сartoon, на западе же точный перевод слова карикатура – это только юмористический портрет.

В конкурсах карикатуры в понимании сartoon я не принимал участия, потому что не было возможности, времени и т.п., хотя трижды входил в состав жюри таких конкурсов – на Кубе, в Югославии и Японии. К тому же в советское время награды нам, художникам, даже не приходили, где-то оседали, по-моему, в недрах Отдела пропаганды ЦК КПСС. Тогда ты не мог самостоятельно подать заявку на участие в международном конкурсе – это следовало делать через ЦК или журнал, в котором работал. Все это только усиливало, обостряло противоречие между открытым западным обществом и закрытым в Советском Союзе. Только в 1991 году, когда СССР развалился, художники смогли самостоятельно, по собственному желанию открыто участвовать и отсылать свои рисунки на международные конкурсы.

Ежегодно в разных странах проводится около нескольких десятков международных конкурсов, выставок, фестивалей карикатуры, различных по своему уровню и значению. Участвовать во всех – невозможно. Я не так часто принимал в них участие еще и потому, что был по рукам и ногам связан работой в «Крокодиле». С удовольствием вспоминаю, как участвовал, например, в 2000 году на международном фестивале карикатуры в городе Сент-Эстев на юге Франции, где несколько дней подряд многие известные художники рисовали шаржи на всех желающих. Единогласно был избран коллегами лучшим из лучших, был удостоен Grand Priх, меня даже взвесили на весах, в результате чего оказалось, что весил я ни много, ни мало, а целых 14 коробок первоклассного французского вина! Или в 2003 году в конкурсе «Золотая ушанка» в Сургуте, где тоже получил первую премию.



В 2002 году, после 35-летнего перерыва, я совершенно неожиданно для себя вернулся к занятиям живописью. Произошло это следующим образом. Мой близкий друг Игорь Козлов обратился к моему соседу по мастерской – художнику-живописцу Ване Загурному – с заказом написать пейзаж. Ваня выполнял эту работу около полугода, к тому же заказчик остался не очень доволен. Все это происходило на моих глазах, и я, видя эту канитель, предложил уже после окончания пейзажа немного его подправить. В то время у меня даже не было в мастерской красок. Не знаю, что меня подвигло на такое предложение, но оно было озвучено и его пришлось выполнять. Результат вдохновил меня, и после этого я не мог оторваться от масляной палитры – бесчисленные букеты цветов, пейзажи, композиции, натюрморты и, конечно, портреты. Я и здесь вернулся к своему любимому жанру – карикатуре и шаржу, но уже с палитрой…

Через два года, в мае 2004 года, в Музее современного искусства было представлено на суд публики более трехсот живописных работ, большую часть из которых составили портреты. Я писал портреты тех, кто вольно или невольно влиял на мировую историю XX века и историю России. Меня всегда интересовала политика. Через политику я лучше вижу и понимаю свою страну. Люблю и изучаю историю, осмысливаю ее, а карикатура дает возможность выразить свое отношение к происходившему и происходящему, прошлому и настоящему. Конечно, в первую очередь мне интересны все исторические персонажи, которые так или иначе повлияли на судьбу России – Ленин, Сталин, Гитлер, Горбачев, Ельцин. Это касается и «демонов» России – Берии, Троцкого, Вышинского, Распутина. К тому же, по-моему, их портретов вообще никто никогда не писал. С помощью своей живописи я пытаюсь найти ответы на вопросы об экономической, духовной отсталости моей страны. Помимо политических деятелей в поле моего внимания попали известные люди, независимо от рода их деятельности – художники, спортсмены, писатели, актеры, режиссеры.

Думаю, что создать столь обширную галерею образов, от Ленина до Горбачева, от Роналдо до Солженицына, от Михалкова до Клинтона, помогло мое врожденное любопытство. Мне бесконечно интересен характер человека, через который я стараюсь проникнуть в мир его деятельности. Что скрывается за словами политика? Что таят в себе кинематографические образы Чарли Чаплина? Что стоит за картинами Сальвадора Дали? Я вглядываюсь в лицо каждого, как под микроскопом, и всегда вижу, когда человек лжет или, напротив, говорит то, что думает.

Меня не покидает самое пристальное внимание к публичным людям. Вот уже несколько лет я работаю над графической серией под названием «Выдающиеся личности мира». Добавлю: всех времен и народов. Меня они никогда равнодушным не оставляют. Нарисовано огромное число шаржей из этой серии, я даже не знаю сколько, собралось несколько папок, но я продолжаю их рисовать. Причина этой задумки одна – то внимание, которые эти персоны вызывают к себе. Судя по интересу окружающих к этим работам, я вижу, что в своем изучении публичных фигур я не одинок.

Не зря говорят, что зачастую мы в своей жизни ходим по кругу. Говорю об этом, потому что ко мне вернулся интерес к иллюстрации. После армии, начиная примерно с 1976 года, в течение 15 лет я сотрудничал с журналом «Юность», одним из самых читаемых журналов в 1960-е–1980-е гг., в качестве художника-иллюстратора. Сначала при главном редакторе Борисе Полевом, потом при Андрее Дементьеве из номера в номер иллюстрировал повести, рассказы. По тем временам публиковаться в «Юности» было очень почетно и престижно. В течение многих лет активно сотрудничал и с журналом «Сельская молодежь», около двадцати лет – в журнале «Новое время», некоторое время делал шаржи для журнала «ТВ парк», а с недавних пор работаю как шаржист в газете «Новое русское слово». Делал иллюстрации к мультфильму – «Витус Беринг» («Диафильм»), иллюстрировал детские книги, среди которых «Питер Пэн» Джеймса Барри, «Тим Талер» Джеймса Крюса и «Мэри Поппинс» Памелы Трэверс, «Летучая волчица» Григория Остера, «В холодном море» Анатолия Митяева. Это не считая множества других книг разных издательств и прежде всего книг «Библиотеки «Крокодила»». В этой серии карманного формата, издававшейся в дополнение к журналу, публиковались сборники отдельных авторов. Эти книжечки выходили 24 раза в год, тиражом 75 000 экземпляров. В этой серии я проиллюстрировал около двух десятков книг. В 1987 году вышла книга с моими работами в серии «Мастера советской карикатуры» в издательстве «Советский художник». Несколько раз в «Крокодиле» был удостоен диплома и премии «художника-автора за лучшее произведение года». В 1989 году впервые осуществил детскую мечту: в качестве художника-постановщика участвовал в создании мультфильма «Баллада о бюрократе» вместе с режиссером и моим близким другом Валерием Токмаковым на телестудии «Экран».

Сейчас я с непередаваемым удовольствием делаю иллюстрации к сказкам Шарля Перро.

Почему? Острота переживания. В оркестре каждый музыкант играет на своем музыкальном инструменте – скрипке, тромбоне, барабане и т.п. Но все они подчинены дирижеру и потому составляют единый оркестр. Но скрипач, например, может еще играть на фортепьяно, виолончели... Слух есть, понимание музыки есть, остальное – дело техники. Так и в изобразительном искусстве. К тому же если заниматься все время одним и тем же делом, можно упереться просто в какой-то тупик. Более того. Карикатура мне помогает в живописи, живопись – в иллюстрации, иллюстрация – в той же карикатуре.

Пригодились навыки и умения, приобретенные мною более 30 лет назад на фабрике «Гознак». Повторюсь, что работал там в стиле классической резцовой гравюры, и меня там специально обучали штриховать: ведь штриховка у резцового гравера – особенная, она требует особого подхода. Эти принципы работы над гравюрой я сейчас пытаюсь воплощать в моих книжных иллюстрациях.

Не знаю почему, но еще в детстве я мечтал сделать иллюстрации к сказке Шарля Перро «Мальчик-с-пальчик». Удивительно, как глубоко и долго во мне эта мечта жила! Когда мне предложили сделать иллюстрации к какой-нибудь сказке, само собой сразу сорвалось с языка: «Для «Мальчик-с-пальчик»!» Почему? Наверное, сказка сильно взволновала меня в детстве, ведь сказка эта страшная, прежде всего своим образом людоеда, который, как оказалось, и оставил след во мне на всю жизнь. Навсегда запомнил свои переживания, которые испытывал, читая о том, как людоед гонится за маленькими детьми и хочет их сожрать, а все заканчивается победой над людоедом!

Человек не может есть каждый день острую пищу или один и тот же торт. Я бывал на севере и видел людей, которые каждый день съедают по тазу красной икры и в изобилии рыбу, которую поставляют в Кремль, а мечтают съесть кусочек мяса. Но в России есть и такие места, где люди едят только одно мясо и не видят рыбы годами. Тоска! Ты не можешь есть одну и ту же пищу, слушать оду и ту же музыку, смотреть одни и те же фильмы – нам нужно разнообразие. Графика мне приносит одно удовольствие, живопись – другое, акварель – третье… Теперь все чаще стараюсь выбраться на натуру. Недавно я понял, что себя самого я постигаю через природу. Акварель – такое отдохновение для меня, ведь я не копирую пейзаж, а на бумагу переношу свои впечатления от увиденного. Люблю заниматься пейзажной живописью, особенно в последнее время ей увлекся, чувствую в этом направлении свои скрытые неиспользованные резервы. Почему-то они остались незадействованными в моей жизни. Еще бы я с удовольствием занялся скульптурой, если бы знал, как это делать. Однажды я лепил шаржи из глины и из пластилина, а в скульптуре – сложная технология, которой я пока не владею…

Ни в коем случае не надо думать, что одно исключает другое. Для меня разные виды изобразительного искусства – это симбиоз в художественном творчестве. Когда я занимаюсь одним, отдыхаю от другого, и в то же время после такого переключения приходят какие-то новые мысли. Но бывает, когда пишешь пейзаж, и вдруг – раз, рука тянется к карандашу, и – бац, готова карикатура, просто для себя. Хочется похулиганить!

В 2007 году я стал действительным членом Российской Академии Художеств.

О некоторых «крокодильцах»

Кукрыниксы, Борис Ефимов, Виталий Горяев, Леонид Сойфертис, Иван Семенов, Евгений Гуров, Андрей Крылов, Евгений Шукаев, Марк Вайсборд, Наум Лисогорский, Марк Абрамов, Евгений Самойлов, Юрий Черепанов, Михаил Ушац, Борис Савков, Анатолий Цветков, Владимир Добровольский, Владимир Жаринов, Святослав Спасский, Анатолий Елисеев, Михаил Скобелев, Виктор Чижиков, Галина и Валентин Караваевы, Игорь Сычев, Владимир Шкарбан, Евгений Ведерников, Герман Огородников, Евгений Шабельник, Владимир Тильман – это художники старшего поколения, чье творчество в той или иной степени повлияло на формирование «Крокодила» 1960-х, 1970-х , 1980-х и 1990-х годов, то есть того времени, когда я был тесно связан с этим изданием. Большое участие в его жизни принимали более молодые, но не менее талантливые художники: Валерий Мохов, Вячеслав Полухин, Владимир Уборевич-Боровский, Виталий Песков, Леонид Насыров, Роза Друкман, Виктор Губин, Сергей Богачев, Виктор Боковня, Сергей Тюнин, Олег Теслер, Николай Воронцов, Валерий Дмитрюк, Виктор Богорад, Евгений Осипов, Александр Умяров, Виктор Сафонов, Виктор Луговкин, Валерий Тарасенко, Игорь Норинский, Владимир Владов, Александр Пашков, Константин Куксо, Игорь Лососинов, Адольф Скотаренко, Марат Валиахметов, Владимир Солдатов, Игорь Новиков, Николай Малов, Ростислав Самойлов и другие. Под «другими» я имею в виду тех, кого возможно, упустил! Названных художников я близко и хорошо знал, уважаю их талант и вклад в искусство карикатуры.

Длительная работа в лучшем, по-моему издании того времен «Крокодиле» наполнила мою жизнь множеством ярких и незабываемых эпизодов. Самым ярким среди художников был, бесспорно, Евгений Шукаев. Человек с незаурядным характером и своеобразным юмором, талантливый, как личность, так и художник. Во время работы главным художником журнала, он оставался еще и просто художником, причем блистательным, как по живости и остроте характера, так и сложности композиции, насыщенности ее деталями. С его именем связаны воспоминания многих «крокодильских» коллег. Выразительная внешность, зычный картавый голос, дружба с «зеленым змием», острая реакция на ситуацию и еще более острые и неординарные ответы и поведение. Однажды мы с моим другом Сергеем Овчинниковым зашли в его крохотную мастерскую, заваленную книгами, старой сломанной мебелью с помоек, иконами, горшками, тоннами рисунков, вырезками из газет и прочим хламом. Мы поставили на маленький кривобокий столик на одной ножке бутылку водки и кусок вареной колбасы. Женя, а так все звали Шукаева, вынул один грязный граненый стакан, налил себе водки, молча выпил, потом второй, затем стал искать нож – нарезать колбасу. Тщетно потратив время на поиски ножа, он, нагнувшись, стал шарить рукой

«Крокодил» являлся не только редакцией сатирического журнала. Это был своего рода клуб, куда приходили авторы просто так – встретиться, пообщаться, поспорить, выпить рюмку-другую, отметить день рождения, говоря по-современному – потусоваться. Очень часто там организовывались встречи с интересными людьми, как нашими соотечественниками, так и зарубежными коллегами. «Крокодил» был и клубом, и домом для многих из нас.. За время работы в «Крокодиле» мне довелось познакомиться и тесно работать со многими талантливыми сотрудниками: писателями, фельетонистами, поэтами и, конечно же, художниками. О всех художниках упомянуть не смогу, но о некоторых – обязан.

Кукрыниксы, Борис Ефимов, Виталий Горяев, Леонид Сойфертис, Иван Семенов, Евгений Гуров, Андрей Крылов, Евгений Шукаев, Марк Вайсборд, Наум Лисогорский, Марк Абрамов, Евгений Самойлов, Юрий Черепанов, Михаил Ушац, Борис Савков, Анатолий Цветков, Владимир Добровольский, Владимир Жаринов, Святослав Спасский, Анатолий Елисеев, Михаил Скобелев, Виктор Чижиков, Галина и Валентин Караваевы, Игорь Сычев, Владимир Шкарбан, Евгений Ведерников, Герман Огородников, Евгений Шабельник, Владимир Тильман – это художники старшего поколения, чье творчество в той или иной степени повлияло на формирование «Крокодила» 1960-х, 1970-х , 1980-х и 1990-х годов, то есть того времени, когда я был тесно связан с этим изданием. Большое участие в его жизни принимали более молодые, но не менее талантливые художники: Валерий Мохов, Вячеслав Полухин, Владимир Уборевич-Боровский, Виталий Песков, Леонид Насыров, Роза Друкман, Виктор Губин, Сергей Богачев, Виктор Боковня, Сергей Тюнин, Олег Теслер, Николай Воронцов, Валерий Дмитрюк, Виктор Богорад, Евгений Осипов, Александр Умяров, Виктор Сафонов, Виктор Луговкин, Валерий Тарасенко, Игорь Норинский, Владимир Владов, Александр Пашков, Константин Куксо, Игорь Лососинов, Адольф Скотаренко, Марат Валиахметов, Владимир Солдатов, Игорь Новиков, Николай Малов, Ростислав Самойлов и другие. Под «другими» я имею в виду тех, кого возможно, упустил! Названных художников я близко и хорошо знал, уважаю их талант и вклад в искусство карикатуры.

Длительная работа в лучшем, по-моему издании того времен «Крокодиле» наполнила мою жизнь множеством ярких и незабываемых эпизодов. Самым ярким среди художников был, бесспорно, Евгений Шукаев. Человек с незаурядным характером и своеобразным юмором, талантливый, как личность, так и художник. Во время работы главным художником журнала, он оставался еще и просто художником, причем блистательным, как по живости и остроте характера, так и сложности композиции, насыщенности ее деталями. С его именем связаны воспоминания многих «крокодильских» коллег. Выразительная внешность, зычный картавый голос, дружба с «зеленым змием», острая реакция на ситуацию и еще более острые и неординарные ответы и поведение. Однажды мы с моим другом Сергеем Овчинниковым зашли в его крохотную мастерскую, заваленную книгами, старой сломанной мебелью с помоек, иконами, горшками, тоннами рисунков, вырезками из газет и прочим хламом. Мы поставили на маленький кривобокий столик на одной ножке бутылку водки и кусок вареной колбасы. Женя, а так все звали Шукаева, вынул один грязный граненый стакан, налил себе водки, молча выпил, потом второй, затем стал искать нож – нарезать колбасу. Тщетно потратив время на поиски ножа, он, нагнувшись, стал шарить рукой где-то под батареей. После долгих усилий он вытащил обломок залитого жиром и окутанного паутиной топора с прилипшей сухой тряпкой. Размахнувшись левой рукой, а он был левша, Женя рубанул по куску колбасы топором. Колбаса, жирная и раскисшая от жары, крупными брызгами разлетелась во все стороны и по всем углам мастерской, а стол от удара треснул и развалился.

Еще один эпизод с Шукаевым. Его мастерская состояла из сложных и хлипких конструкций от пола до потолка, на которых лежали тонны бумаг, книг, кувшинов и прочих дорогих его сердцу вещей. Однажды Женя, неудачно задев ногой это сооружение, подломил низ одной из опор, и все это рухнуло, накрыв его самого с головой. Обладая в первую очередь чувством юмора, Женя дотянулся из-под обломков до телефона, позвонил ночью своему коллеге Марку Вайсборду и велел немедленно приехать с фотоаппаратом. Когда Марк вошел, то увидел в куче хлама лишь голову Шукаева, который тотчас же спросил: «А мамку с дочкой принес?» Так он называл поллитровку и четвертинку. К сожалению, с водкой были связаны почти все эпизоды его яркой и короткой жизни..

На тематических совещаниях у Шукаева всегда лежала особая папка с надписью «Вася». Ее название родилось от слов песни: « Что ты, Вася, приуныл, голову повесил?» В те времена черный юмор находился еще под запретом для светлого советского времени, а рисунок, где был изображен висельник с этой подписью, стал началом подборки серии рисунков, не прошедших на те’мном совещании, но имеющих яркое, остроумное решение. Это была отдушина и одновременно начало неофициального запрещенного жанра «черного юмора», а в дальнейшем – и сексуального юмора. Когда такие темы показывались на совещании, где присутствовало множество народа, иногда до пятидесяти и более человек, – художники, темисты, фельетонисты, поэты и все члены редколлегии, то они всегда сопровождались взрывом раскатистого хохота.

Вспоминается мне еще одна тема. Опять цитата из песни: «Слева кудри токаря, справа – кузнеца». Из-под одеяла торчала улыбающаяся женская голова, слева и справа от нее – две улыбающихся мужских. С этой фразой рисунок приобретал совсем другое значение и смысл.

Валерий Мохов, мой старый «крокодильский» друг, придумал гениальную, на мой взгляд, тему: на рисунке – только стол секретарши и рядом приоткрытая дверь в кабинет начальника, откуда доносится фраза: «Иван Иванович, вы меня ставите в неудобное положение…» Этот рисунок на тематическом совещании вызвал просто оглушительный хохот! Только высокоталантливейший профессионализм смог в этой тогда еще запрещенной теме секса так тонко, юмористично, двусмысленно (а на двусмысленности построен почти весь юмор) отразить «служебный роман» между начальником и секретаршей на рисунке, на котором ничего нет, кроме интерьера!

Марк Вайсборд, один из самых остроумных, добродушных и талантливейших сотрудников «Крокодила», часто вспоминал довоенное время. В 1930-е годы ответственный секретарь «Крокодила», принимая понравившуюся ему тему рисунка, клал ее в редакционный сейф и тут же выдавал наличными гонорар, не дожидаясь официальной выплаты. Это стимулировало темистов на творческие подвиги и давало возможность, получив сразу гонорар, «обмыть» его в редакции, по ходу придумав еще несколько гениальных тем.

В журнале «Крокодил» одной из главных тем всегда была борьба с пьянством и алкоголизмом. Вот как вспоминает Наталья Бухалева о своем первом дне знакомства с «Крокодилом». С благоговейным и трепетным ожиданием знакомства с сотрудниками редакции она вышла из лифта и первое, что увидела, – два тела, которые, сопя и кряхтя, молча боролись на полу. Особенно четко врезался в ее память крупный план: желтые зубы, впившиеся в синюю ногу. Два сотрудника редакции, уже пожилые, – фельетонист Андрей Никольский и шофер главного редактора Иван Андреевич, последний, несмотря на апрельскую жару, был в зимнем пальто и меховой шапке, – выясняли личные отношения в коридоре перед лифтом. Проходивший мимо ответственный секретарь Алексей Ходанов невозмутимо заметил: «Не обращайте внимания. Вы к кому?» В дальнейшем эти двое джентльменов еще не раз дискутировали подобным образом.

А вот еще. Во времена Горбачева тема борьбы с пьянством приобрела гипертрофированные черты. На открытом партсобрании «Крокодила» присутствовали секретарь райкома и инструктор ЦК КПСС. Тема собрания – «Как «Крокодил» борется с уродливым явлением пьянства и алкоголизма на своих страницах». В нашем зале все сотрудники расселись по периметру и в гробовой тишине слушали доклад выступающего. Неожиданно в зал тихо вошел наш старейший литсотрудник Роман Григорьевич Берковский. Он нес в руках хозяйственную сумку, в которой – все это знали – всегда лежала початая бутылка водки. Не найдя иного свободного места, ему пришлось сесть в кресло, стоящее в центре зала напротив выступающего. Все молча и с любопытством наблюдали за вошедшим. Роман Григорьевич, садясь в глубокое старое кресло, подлокотником выдавил из своего бокового кармана пиджака открытую бутылку коньяка, которая упала на пол и разлилась, наполнив зал ароматом дешевого трехзвездного… Зал взорвался всеобщим хохотом. Главный редактор покраснел, а семидесятилетний Роман Берковский стремительно, как молодой мальчик, подобрав с пола бутылку, резво выбежал из зала.

Художник Иван Максимович Семенов, мастер многофигурных композиций, всегда приходил в редакцию навеселе. Он начинал работать дома ночью под поллитровку, к утру заканчивал и то, и другое. Утром, придя в редакцию с готовым рисунком, говорил: «Вот так всегда: бьешься-бьешься, а к вечеру напьешься».

Знаменитый на всю страну карикатурист Вася Дубов был, пожалуй, самый яркий и остроумный художник. Выдумщик, выпивоха, но при этом очень тонкий и ранимый человек. Природу его карикатуры и его ума, как и его самого, невозможно было ни понять, ни объяснить. Это был поистине уникальный народный талант. Его необычность и находчивость присутствовали даже в его облике. Однажды он вошел в наш зал заседаний в потертом синем кителе летчика гражданской авиации с погонами и всеми регалиями. Под кителем находилась розовая рубашка с торчащими из рукавов кителя манжетами, рубашку украшал пестрый, как у попугая, ярчайший фиолетовый с цветочками галстук. В дополнение к кителю – аксельбанты и джинсы, расклешенные и уже вышедшие из моды, с перламутровыми пуговицами и цепями. Обут Вася Дубов был в сандалии на босу ногу. В таком виде он проехал через всю Москву только для того, чтобы появиться в редакции. А потом, сидя в художественном отделе, Вася прилежно рисовал на своих голых щиколотках полосатые носочки разноцветными фломастерами.

Отличался оригинальностью и еще один карикатурист Юрий Узбяков. Получив продовольственный заказ, он в метро достал синюю куриную ногу, вставил ее в рукав пальто и, зацепившись за поручень вагона когтями куриной ноги, с мрачным взглядом обратился к остолбеневшим пассажирам: «Я – инвалид. Уступите место!» А еще он, где-то раздобыв красную рубашку в белый горошек, подпоясавшись веревкой и надев кирзовые сапоги, нашел телегу с запряженной в нее старой лошадью, вообразил себя извозчиком и со свистом промчался от Белорусского вокзала по Тверской.

Сергей Бодров-старший, ныне знаменитый кинорежиссер, в 1970–1980-х гг. работал спецкором «Крокодила». Однажды мы с ним вместе были в командировке в Киргизии. Объехав почти всю горную местность страны, мы ночью мчались по дорожному серпантину на машине. За рулем сидел здорово нетрезвый водитель Набиджон. Часто оборачиваясь на нас и вникая в наш разговор, он не очень-то обращал внимание на дорогу. И вдруг машина вместе с нами летит в бездну ущелья! Нас случайно спас столб с указателем, стоящий пониже обочины. Врезавшись в него, наша машина повисла над ущельем одним колесом. Передняя дверь вылетела и через несколько секунд послышался ее кувыркающийся грохот по дну ущелья. Мы вылезли через выбитое окно. Набиджон, осмотрев разбитую машину, меланхолично поинтересовался: «Поехали дальше?» Так мы со знаменитым в будущем режиссером оказались на волоске от смерти.

Николай Монахов – многолетний редактор, собиратель и хранитель рубрики «Нарочно не придумаешь», пожалуй, самой смешной в «Крокодиле». Из ста тысяч писем в год, что приходили в редакцию, им отбирались и печатались самые злободневные, смешные и чиновничьи глупые перлы. На наших выездных «крокодильских» выступлениях Коля Монахов, читая «Нарочно не придумаешь», вызывал буквально судорожный хохот и сотрясение зала. Однажды я был свидетелем того, как от такого сотрясения спинки кресел в буквальном смысле развалились и целый ряд хохотавших упали на колени следующего ряда. Мне никогда до этого не доводилось видеть ничего подобного! Чего стоило хотя бы цитата такого объявления , вывешенного в подъезде одного из домов города Иваново: «Во избежении разрушения дома от вибрации канализации просим спускать воду опосля того, как отпоет соседний унитаз!» В приемной редакции «Крокодила», где Монахов сидел в отдельном кабинете, к нему целый день с утра до вечера приходили посетители с жалобами на чиновничий произвол. По натуре он, человек тихий и добрый, безропотно выслушивал от посетителей их бесконечные истории. И вот однажды, измотанный и уставший от очередного визитера, он демонстративно полез руками в свой рот, вынул вставную желтую слюнявую челюсть и положил ее на стол перед посетителем со словами: «Все! Прием окончен! У меня обеденный перерыв!»

Однажды я, подходя к редакции «Крокодила», обнаружил на железнодорожных путях двухпудовое ржавое устройство с ручкой, приспособленное для перевода путей на железнодорожных стрелках. Притащив его в редакцию, я поставил устройство на свой стол, нашел проволоку и приделал к нему, как антенну. Все это внешне очень отдаленно напоминало радиоприемник. Гуашевыми белилами нарисовал шкалу с радиоволнами, пририсовал круглую ручку справа и в довершение этой затеи слева написал «SONY».

Многие входившие в нашу комнату с любопытством разглядывали получившийся «прибор». Вскоре в редакцию нагрянула японская делегация и телевидение для знакомства с работой «Крокодила». Увидев на столе это «чудо техники», они не пришли в восторг и восхищение. Напротив, они тупо изучали гирю с надписью «SONY», а их лица выражали глубокое напряжение мысли. Я сказал главе японской делегации: «Готов обменять свой «SONY» на всю их вместе взятую японскую видеотехнику по весу». Вежливо отказавшись от предложения, они сухо протянули мне в подарок маленькую коробочку, перевязанную золотистой ленточкой. С опаской развязав и открыв коробочку, я обнаружил в ней крохотную книжечку. Раскрыв ее, я увидел калькулятор на тогда еще не знакомых нам солнечных батарейках. Вся редакция после ухода японцев, как толпа папуасов, прыгала и дико визжала, поочередно передавая из рук в руки крохотный калькулятор. Позже, побывав несколько раз в Японии, я больше всего был потрясен другим фактом. Группа японских преподавателей университета Киото, чьим гостем я был, под гитару профессора Ясуо Иошитоми пели хорошо знакомые мне с детства русские народные песни на японском и русском языках. Мелодии имели немного японский акцент, но исполнялись с огромной любовью и уважением к нашему народу. Но сам факт исполнения русских народных песен заставил меня задуматься не столько о русской, сколько о японской загадочной душе.

Я часто думаю о том, что привело «Крокодил» к его гибели? Все сознавали, что с продажей банку «крокодильских» акций, мы его потеряем. Знали, но не предотвратили этого, потому что мы были во многом безразличны и во многом бездарны. У нас у всех немногих оставшихся к тому времени сотрудников не хватило ни творческой сообразительности, ни твердой воли и сознания опасности предстоящей катастрофы, все затмило собственное спокойствие и безразличие.

Не зря говорят о профессии журналиста как о второй древнейшей. После гибели «Крокодила» лично в моей душе ничего кроме боли, бессильной обиды и позора не осталось!

Я и сейчас знаю людей, которые к «Крокодилу» до сих пор относятся с кипящей ненавистью и злобой. Одни – потому, что «Крокодил» не печатал их, другие – потому, что журнал был политическим и идеологическим рупором советской пропаганды, третьи – и за то, и за другое. Однако бесспорно одно: массовый читатель и абсолютное большинство граждан, которым удавалось подписаться на «Крокодил», любило его не за идеологию, а за возможность посмеяться над простыми человеческими истинами во времена серого, унылого и будничного прошлого. А делать журнал смешным и интересным помогали яркие таланты пишущих и рисующих авторов, да и самих читателей. Многие из этих авторов, к сожалению, уже забыты.